Вторая жена Михаила Булгакова, Л.Е. Булгакова – Белозерская написала книгу «Воспоминания». Речь идет  о многих городах, одна из заинтересовавших меня глав – ПАРИЖ.
Перечитываю второй раз многие строки, речь идет о русской эмиграции в Париже, с юмором и не только, пишет она и о Париже тех лет, и о людях – и парижанах и наших соотечественниках.

Решила разбавить множество фото в рассказе выдержками из ее книги. Может, кто , как и я прочтет с любопытством, а кому неинтересно – пропускайте, дальше опять погуляем по Парижу. И, конечно, опять будут фото.

"Мы в Париже. Приехали на Гар дю Нор — Северный вокзал. Он темный и некрасивый. Сняли дешевый номер в захудалой гостинице, где нам дали рокфор с червями. Мы есть его не стали, чем вызвали презрение хозяина: «Et bien on les tue avec le vinaigre et on les mange». «Их убивают уксусом и едят»,— сказал он, пожимая плечами..."

                                                                                             
                                                                                                    ***

Понемногу я влюбляюсь в Париж. Это колдовской город. Он ничего не делает насильно. У него умная снисходительность, и потому все получается само собой, как у людей, которые ничего не делают напоказ. Их любят, их слушаются, за ними идут. В этом разгадка того, что здесь почти сразу чувствуешь себя легко и свободно. Даже Эренбург, сухой, холодный, никого не любящий, оттаивает, когда говорит о Париже:

Иль, может, я в бреду ночном,
Когда смолкает все кругом,
Сквозь сон, сквозь чащу мутных лет,
Сквозь ночь, которой гуще нет,
Сквозь снег, сквозь смерть, сквозь эту тишь
Бреду туда—все в тот Париж?

В своей любви к Франции он настоящий, неподдельный...

                                                                                                       ***

Какое-то время я по-прежнему работала в типографии, но затем наступили перемены, и жизнь моя пошла совсем по иному руслу, уведя меня далеко от интересов газеты и линотипа.
И вот как это случилось. Однажды мои рабочие будни были неожиданно нарушены приходом в типографию тщедушного молодого человека, который сказал, что известный парижский мюзик-холл «Folies Bergeres» набирает для очередного ревю балетную труппу. Я вдруг вспомнила занятия в петербургской школе братьев Чекрыгиных и подумала: «А отчего бы не попробовать?» Конечно, мысль дерзкая... Молодой человек указал адрес и сказал, что можно сходить для предварительных переговоров, которые ни одну из сторон ни к чему не обязывают.
Балетное платье я взяла, а туфель у меня не было.
Никакого «предварительного» разговора не получилось. Мне предложили прямо пройти на сцену.
— У меня туфель нет, я пришла только поговорить,—сказала я.
— Это не важно. Пройдите сначала вот сюда, в эту дверь.
Там мне дали целый мешок балетных туфель. Я лепетала что-то не очень внятное, но пожилой господин совершенно не принял в расчет моих отговорок и сказал, что нескольких тактов для его опытного глаза будет достаточно. Положение становилось натянутым, и мой лепет походил на кривлянье. Тогда я попросила пианиста сыграть начало вальса из «Коппелии» и протанцевала его как помнила. К моему великому удивлению, я не только прошла по конкурсу, но получила номер в танцевальном дуэте с одной из моих соотечественниц, о которых расскажу позже подробней, положив перед собой групповую фотографию тех лет.
Сначала нельзя было понять, кто главный, кто не очень главный, а кто только пыжится, чтобы играть какую-то роль. Но скоро все разъяснилось.
Театр стоит на трех китах. Три крупных капиталиста владеют театром на паях. Один ведает художественной частью (артисты, декорации, костюмы). В ведении другого—репертуар: содержание, текст, песни, мемориальные даты и т. д. Третий отвечает за рекламу и коммерческую сторону...

                                                                                                          ***

В ревю «Безумство из безумств» («Folie des folies») поставили «Пир Клеопатры». Клеопатра — красавица Мари Франс. Она яркая блондинка. Волосы ее с каким-то розоватым отливом. Кожа нежно-белая. Глаза темные. Высока ростом, тонка... Ее любовник и раб — негр. У этого артиста такой поразительный слух, что он останавливает оркестр, если хоть самый незначительный инструмент чуть-чуть сфальшивит. Он улавливает то, что недоступно даже уху дирижера. Для их номера создана специальная декорация. Вся сцена с ложем Клеопатры, светильниками, фонтаном под музыку выдвигается к первым рядам партнера. Любовник- негр, ужаленный змеей, коварно преподнесенной Клеопатрой после страстных объятий, умирает почти что над головами первых рядов партера.
И вот в один прекрасный день Клеопатра — Мари Франс — не пришла на спектакль и не принесла в дирекцию никаких объяснений. В последний момент загримировали и облачили в костюм румынку, совершенно иной тип — смуглую брюнетку. Каково же было удивление всех артистов и дирекции, когда дали занавес и у барьера ближайшей к сцене ложи они увидели Мари Франс во всем ее великолепии, в нимбе золотисторозовых волос, в черном бархате, особенно ярко оттеняющем ее кожу. Прекрасное лицо ее не отражало ничего (так же бесстрастно поднесла она ядовитую змею к рабу-возлюбленному, исполняя роль Клеопатры). Из-за ее обнаженного плеча виделось будто нарисованное на шелку лицо-маска японца в безукоризненном смокинге.
Артисты едва доиграли до антракта—так им не терпелось узнать, в чем дело. В дирекции тоже волновались: срыв спектакля, отсутствие без предупреждения да еще такая демонстрация! Как только дали свет в зале, в ложе Мари Франс появился «Квазимодо» (так прозвали артисты соглядатая и правую руку дирекции):
— Мадемуазель,— сказал он,— нарушение контракта без уважительных причин...
Мари Франс не дала ему закончить фразы. «Принц»,— сказала она, оборачиваясь через плечо к японцу. Принц спросил: «Сколько?» — и мгновенно подписал чек на 20 тысяч франков. Мари Франс даже бровью не повела и не оглянулась на Квазимодо. Такой же прекрасной царицей просидела она и второе действие.
— Вот счастливица! — вздыхали за кулисами статистки.— Вот это так устроилась... Только спросил, сколько, и подписал чек. Каково! А она сидела как кукла!
— Но какая же она красавица! — сказал кто-то.
— Вовсе уж она не такая красавица — у нее глупое лицо!
— Лили! Это ты из зависти!
— Дай мне принца, и я буду красавица,— огрызнулась Лили, рассматривая в зеркале свое волшебно измененное гримом лицо.

                                                                                                     ***

Тогда впервые в Париже появился джаз, и назывался он ««джаз-банд». В него входило много музыкантов. Мелодии были насыщенные, шумные. Бил барабан, звенели колокольчики, гудели трубы, надсаживались пианино.— Ха-ха-ха-ха! — хохотал саксофон, да не один, а несколько попеременно.
Центр номера — молодая «бескостная» американка. Она выманивает по очереди музыкантов оркестра с инструментом, чтобы показать какой-нибудь трюк. То она одним взмахом кладет ногу на его плечо, то она перегибается назад, молниеносно образуя мост, то она по-восточному садится на пол, и руки ее, извиваясь, двигаются независимо от туловища. То она комически марширует под барабан, нахлобучив на голову музыканта какой-то фантастический колпак. И все это в темпе музыки! Номер был идеально отработан и кончался тем, что она взлетала на вытянутые руки джазбандистов, и они торжественно уносили ее со сцены. Тогда все это было внове.
Кроме «ню» в откровенном виде, театр стремится к тонкой эротике, выверяя и так уже хорошо выверенные за долгие годы ее приемы. Вот на сцену под нежную музыку в плавном ритме выходят очаровательные девушки в костюмах сороковых — пятидесятых годов: шляпы кареткой, черные, спереди по горло закрытые атласные платья, кринолины, отороченные белым мехом, в черных перчатках, с белыми муфточками, у пояса ярко-красный цветок. Девушки поворачиваются спиной — спина голая, а ниже талии — вырез в виде большого сердца. Очень пикантный прием. И так во всех деталях.

Отредактировано Неслучайные гости (2020-10-08 20:37:54)